_те. И каждый вечер вас будут приглашать в гости, а поутру, чуть свет, вас повезут в Эйлат или Сдом, или на северную границу. Моя жена как-то имела неосторожность сказать парню из Министерства иностранных дел, что назавтра она никуда не поедет и ничего не станет делать, просто вымоет волосы и будет весь день сидеть на солнце. Он был совершенно потрясен.

Израильтяне — очень душевный народ. В Израиле познаешь справедливость старой поговорки: все люди — братья. Даже споры и ссоры между израильтянами носят характер семейных сцен. Людей нельзя заставить воспринимать свое правительство так же серьезно, как это делают люди в других странах: в конце концов ведь это же дядюшка Давид или братец Моше! Такое отношение ведет иногда к невероятному панибратству. Но, с другой стороны, когда стране угрожает опасность, все сражаются как кровные братья.

Если, читатель, вам кажется, что я описываю идеальную страну чудес, то вы меня неправильно поняли. Редко где можно встретить таких скептиков и циников, как в Израиле. Ленивая мудрость Леванта не обошла и Святой Земли. И на израильскую жизнь наложили несомненный отпечаток также и века, прожитые евреями в гетто, ужасы нацистских лагерей смерти, увертки и зигзаги других стран, не очень торопившихся даже после гитлеровских зверств позволить евреям жить на клочке земли, которую они теперь считают родиной, неугасимая и бессмысленная злоба арабских лидеров, метания великих держав между голо-

381

сом справедливости и голосом нефти. И под пускной дерзостью израильтян скрывается от нок горечи, которая проистекает от сознания, страна позарез нуждается в иммиграции и деньг евреев диаспоры, и нужда эта еще долго не исч нет.

Израиль — это страна, в которой после/ известия, сплетни желтых газет и бульварщ журналов, субтитры кинофильмов, афиши, диореклама, деловой жаргон и вся коммерчес* подноготная современного общества пользуют языком Священного Писания. Напряжение слк ком велико. Когда оно прорывается, оно про? вается в цинизме. В Израиле ощущается та* тот тип цинизма, который особо присущ странам за железным занавесом, — результат го, что люди видят, как радужные социалистам кие лозунги претворяются в давящее бремя рократии, появление привилегированных клш непробиваемую мощь Гистадрута, на словах оп рающегося на народные массы.

Эти малоутопические черты израильской ни — неотъемлемые особенности еврейского гс дарства на одиннадцатом году его существовав и они скрываются под той розовой картиной, торая бросается в глаза маловнимательному ристу. И все же первое впечатление в целом сп| ведливо. Ведь то, что видит глаз, действитель существует, — быстро развивающаяся страна : кого солнца, озелененных древних пустынь, де более многочисленных, чем яблоки в октябр энергичной молодежи, занятой смелыми опы'

382

_ми, отважной молодой армии, новых университетов и фабрик, построенных на древних холмах, цветущих долин и шумных городов. В Тель-Авиве, кажется, чуть ли не на каждом углу — книжный магазин. Таких книгочеев, таких любителей кофе и таких говорунов, как в Израиле, можно найти разве что в Париже. Водитель такси любезно и умно растолковал мне, в чем недостатки моего романа "Бунт на "Кейне", и сделал он это не хуже, чем американские рецензенты девять лет тому назад. Вы же понимаете, я был его брат, член его семьи, и он мог говорить свободно и нелицеприятно.

Эта маленькая страна, согласно прогнозам, может быть, сравнительно скоро будет кормить четыре миллиона евреев. Американские евреи, как евреи Вавилона во времена Второго Храма, станут явно более многочисленными. Но неизвестно, станут ли они, как вавилонские евреи, более умными. Израильские евреи обладают огромной жизненной силой. В наши дни в Израиле религиозный Закон стал объектом углубленного анализа и серьезного изучения: это естественно, ибо проверяется сама жизнь еврейства. И до того как придет Мессия, обе общины — израильская и американская — бесконечно важны для того, чтобы выжил еврейский народ.

383

эпилог

"Как вы сохраните свою еврейскую сущность?"

Когда я беседовал с Бен-Гурионом в его раб чем кабинете, этот отец-основатель Израиля, рый, крутой старик с пышной седой шевелюр мечтателя и тяжелым подбородком генер сказал мне:

—  Вам, американским евреям, выпало на дс жить так, как евреи еще никогда не жили. Вь себя в стране — не пришельцы; или по крайи мере вы — такие же пришельцы, как и все оста ные американцы: ведь Америка ~ страна им» грантов. Вы — равноправные члены общества,^ вас ждет завидное будущее. Но как вы суме сохранить свою еврейскую сущность?

Почти машинально я ответил:

—  С помощью религии.

Старый социалист взглянул на меня искос загадочной улыбкой и положил руку на книг} коричневом переплете.

— Я держу Танах у себя на письменном сто и еще в тумбочке у кровати. Израиль станет I ной, построенной по заветам Танаха. Это я мой вам обещать. А что до религии... Тут все — ве кая тайна.

Бен-Гурион пожал плечами, и в глазах у не появилось отрешенное и, как мне показалос озабоченное выражение. Мы заговорили о чем-1 другом.

384

В этом разговоре блеснул для меня луч света, который помог мне разобраться в своей собственной странной жизни.

Хотя я — ортодоксальный еврей, соблюдающий все обряды нашей веры, я никогда не притязал на непогрешимость в религиозных вопросах. Я всегда считал для себя невозможным присоединить свой голос к хору обличений, которые обрушиваются на головы реформистов, консерваторов и сионистов-атеистов; и во всех своих — может быть, даже чересчур многочисленных — публичных выступлениях я никогда не клеймил ассимиляторов. Мне близки слова Теннисона:

В сомненьи честном - больше веры, Чем в половине всех доктрин.

Возможно, мои друзья-евреи, когда я у них в гостях отказьшаюсь от приготовленной ими пищи, считают меня фанатиком; но я у них в гостях чувствую себя как дома. Я понял их сомнения, а вот они не сумели понять моей убежденности.

Еще в юности мне было суждено достичь того, о чем мечтают многие американцы: своими собственными усилиями я добился теплого места под солнцем, на меня лился поток долларов, у меня была роскошная квартира на верхнем этаже одного из нью-йоркских небоскребов, то и дело я совершал наезды в Голливуд, я вращался в обществе прекрасных женщин — и все это тогда, когда мне не стукнуло еще и двадцати четырех лет. Ничего выдающегося я не совершил: просто я писал текстовые заготовки для знаменитого

385

радиофельетониста Фреда Ал лена; но это бь золотое дно. А я мечтал о чем-то большем — тал стать прославленным романистом или драл тургом (как Ноэл Эрмен, герой моего "Марджори Морнингстар"), мечтал идти от ус ха к успеху. Но, ведя довольно обычную благо)| троенную жизнь автора-невидимки, работающе в бизнесе развлечений, и одновременно пред: ясь довольно обычным юношеским грезам о ' ве, я в то же время чувствовал, как все это зь ко и эфемерно. Я не был ни пресыщенным, мятежным. Но в глубине души я сам не верил^ не мог поверить, — что шумная популярно плюс случайные удовольствия добавят к мс жизни что-то весомое. Все это оставляло в стор не мою сущность. Люди, которые гонятся за уд вольствиями, деньгами и успехом и не став^ перед собою никаких других целей, — это взаил заменяемые шифры, только и всего. Удоволь вия, деньги и успех оставляли в стороне мое деда — самого колоритного человека, какого 1 знал, — оставляли в стороне большинство серь ных книг, которые я прочел. И вот я снова вз ся за книги — после того, как, окончив коллел совсем было их забросил, чтобы бездумно погр зиться в мышиную возню погони за богатство!» Не делая для себя никаких далеко идущих выв« дов, я по доброй воле избрал жизнь стороннег наблюдателя.

Я поставил все свое земное существование одну карту: на ней значилось, что быть евреем это не тривиальная случайность, чреватая куче

неудобств и неприятностей, но великое счастье моей жизни, и что лучший способ по-настоящему быть евреем — это быть им в традиционном, классическом смысле слова. Я совершил интеллектуальный прыжок, трамплином для которого послужили мои тогдашние чтения и размышления. В то время я был весь пропитан Вебленом, Ницше, Марксом, Шоу, Дьюи, Достоевским и так далее. И тем не менее я пошел на риск, сказав себе: "А вдруг я ошибаюсь?" И вот, идя на риск и ставя на одну карту свое сознательное существование, я неожиданно узнал об иудаизме такие веши, которые нельзя узнать никаким другим способом. Не сделай я этого опыта, вера навек так бы и осталась для меня книгой за семью печатями — или, может быть, всего лишь сладостным воспоминанием о беспечном детстве. Есть немало вещей, которые можно узнать, только попытавшись их сделать.

Вот кое-что из того, что я тогда понял. Я понял, что можно соблюдать законы Моисея — и в то же время вести нормальную светскую жизнь. Да, иудаизм чинит нам в этом помехи — как интеллектуальные, так и практические, однако несмотря на все это он предлагает нам взамен радость, осмысленное существование и множество удовольствий. Для детей, родившихся евреями и получивших правильное религиозное образование, иудаизм, без сомнения, является источником интеллектуального здоровья и душевной силы. И, кроме того, я глубоко убежден, что только благодаря законам Моисея евреи сумели выжить

386

387

и пережить долгие века страданий и гнета — не висимо от того, имеет ли это для вас какое-лу значение или нет.

Говоря о детях, я хотел бы остановиться этом вопросе чуть подробнее. Некоторые лк>| я слышал, не хотят давать своим детям познан в иудаизме, объясняя свою позицию таким обр зом:

—  Мы не хотим нашего ребенка ни к чему пр нуждать. Когда он вырастет, он сам решит, ему нужно.

Однако то, что делают такие родители, — ведь самое что ни на есть серьезное принужден которому они могут подвергнуть своего ребенИ Они принуждают его всю жизнь оправдывать ственное невежество. Какой взрослый челов пойдет и сядет в классе среди школьников чать ивритский алфавит, Тору и еврейские об чаи? Нет ничего проще, чем отказаться от религ озного обучения, как отлично известно многк из моих читателей. Восполнять то, что упуще в детстве, — это все равно что карабкаться Эверест. Подобным родителям должно было хоть изредка закрадываться в голову сомнем и им следовало бы иной раз спросить сее

—  А вдруг я ошибаюсь? И если я действитель ошибаюсь, то не нелепо ли заранее цементирои в ребенке мой отказ от религии?

К тому моменту, когда я понял, что иудаиЗ^ мне нужен, он был уже мне преподан — как ари<| метика. как география, как многие познанр преподанные мне задолго до того времени, когл

388

у меня возник интерес к этим познаниям или необходимость в них.

Позвольте мне высказать предположение, что слова "а вдруг я ошибаюсь" — это слова, которые, как воздух, нужны людям нашего века, — идет ли речь об иудаизме или о чем угодно другом. Вокруг нас кишат легковесные истины. Но где тяжелые сомнения? Повторять, как попка, агностические афоризмы последних двух столетий ~ это вовсе не значит сомневаться, это значит всего лишь повторять вызубренный школьный урок. Я ощущаю в себе способность сомневаться. Это — мое единственное интеллектуальное преимущество, помимо умения писать, обеспечивающего мне хлеб насущный. Когда мне было двадцать четыре года, я усомнился в том, что бизнес развлечений, которому на моих глазах многие одаренные люди слепо посвящали свою жизнь, преследует какие-то серьезные цели; по мне, это означало только еще больше денег, более грандиозные проекты, новые удовольствия, новые планы ~ и так до самой смерти. Зеленым юнцом, студентом колледжа я усомнился в правильности столь популярной тогда натуралистической теории — за пятнадцать лет до того, как экзистенциалисты, сделав то же самое, произвели в обществе такой фурор (и через сто лет после того, как серьезные философы в тиши своих кабинетов опровергли натуралистическое кредо). И я отказался от всего этого, дабы избрать то, что мне казалось истинным.

389

Высочайшее дозволение веровать

— Иудаизм как мудрость, как источник I ской сущности, как средство, помогающее евц ям выжить, — это я приемлю! — сказал мне о, из моих добрых друзей-скептиков. — Отка от сверхъестественного Б-га, и мы — едином! ленники.

Его логика взята из книг. Он — неисправил натуралист.

Натурализм зиждется на двух догмах: во-г вых, природа есть единственная книга откр ний, книга идеальной гармонии и идеального рядка, и надо лишь научиться эту книгу читат во-вторых, эта книга возникла благодаря случ ному стечению обстоятельств, ее никто не пис

Если бы нашелся чудак, который взял бы земпляр, скажем, "Истории Тома Джонса, на ныша" и стал бы утвержать, что эту книгу нм не писал, что она возникла, словно случайно росший и принявший случайные формы лес,1 такой чудак, наверно, столкнулся бы с некс рым недоверием к своей персоне. Но коль скс вселенная — это куда более сложное, прекрас и впечатляющее создание, чем "История То* Джонса", то подобное же недоверие снова и сне приводило в разные эпохи к отказу от нату{ тических доктрин, приписывающих сотворен природы случайным обстоятельствам. Этот вод — что в основе творения неизбежно был мысел — древен как мир. Его приводили еще^; тех самых пор, как люди научились мыслить.

_не менее древен взгляд на природу как на нечто, возникшее в результате стечения случайных обстоятельств. И сколько стоит мир, столько длится спор между сторонниками этих теорий, хотя время от времени одна сторона погружается в задумчивое молчание.

Несомненно, именно натурализм, торжествовавший в течение последних двух столетий, породил современную науку со всеми ее победами и опасностями. Рациональное рассуждение, точный анализ, уверенность в том, что в основе разрозненных случайностей лежат четкие законы, замена религиозных объяснений углубленными раздумьями и тщательными экспериментами, решимость все на свете подвергать исследованию и ничего не принимать на веру — эти интеллектуальные принципы создали тот мир, в котором мы живем. Человечество не может от них отказаться и пойти назад — это было бы чистейшим безумием. Наука — главное орудие, с помощью которого мы способны покончить с нуждой и болезнями и предотвратить уничтожение природы. Конечно, открытие новых сил создает новые опасности — иной раз совершенно устрашающие. Но едва ли мы улучшим нашу жизнь и обеспечим себе безопасность, если откажемся пользоваться нашим обогатившимся разумом.

Но ведут ли научные открытия в конечном итоге к ниспровержению или к утверждению Б-га — это еще большой вопрос, который предстоит решать как ученым, так и философам. В отличие от религии, наука не ищет Г-сподних истин. Она, од-

390

391

нако, с неколебимой верой ищет какую-то ист» и какую-то гармонию во всем многообразии сок и звуков окружающего нас мира. И в поисках, невзирая на все свои парадоксы и нер крытые тайны, она добилась поразительных ус хов. Для некоторых глубоких и трезвых у» Б-г остается "гипотезой, в которой нет необход мости"; для других умов, не менее глубокад трезвых, существование такой всепроникаюи истины и гармонии — и прежде всего сама вс можность истины — подразумевает существе ние кого-то, кто изрекает эту истину — то Б-га, который придал извечной ночи и завершенный вид и продолжает этот вид соз нять.

Однако довод, согласно которому в осне творения неизбежно лежал замысел, есть формальное доказательство существования Б-( и этот довод довольно редко приходится шать с тех пор, как Юм и Кант опутали его лое ческими хитросплетениями. Все произошло го по правилам философской игры. Мыаи доказали, что с точки зрения формальной лог довод о наличии замысла вовсе не подтверэ того, что это был замысел одного благого Твор или даже нескольких. Наличие замысла в ее нии вселенной, особенно учитывая, что она ко не совершенна, может равным образом жить и вполне логичным доказательством тог во что верили язычники, то есть того, что был создан и доныне управляется множестве могущественных, но чудаковатых и нерадив!

392

демонов. Кант блестяще проанализировал, каким образом разум накладьшает отпечаток видимости замысла на вселенную, которую мы никогда не сможем увидеть и узнать такой, как она есть. Мыслительная деятельность подчиняется определенным категориям — так же, как и чувственный опыт. То, что мы считаем замыслом, — в определенной (но неведомо какой) степени творение нашего собственного разума. Мы никогда не постигнем "вещь в себе".

Кант все объяснил толково и убедительно, по крайней мере так воспринял его сочинения мир. Я не могу описать в одном коротком опровергающем абзаце, как воспринимает рассуждения Канта верующий человек. Внешняя схема примерно такова: религиозный мыслитель каким-то внутренним наитием ощущает во вселенной наличие великого замысла Б-жьего, и такого мыслителя нельзя разуверить самыми убедительными доводами. Это ощущение пронизывает книги Псалмов, Иова, Исайи, оно нередко возникает при чтении стихов великих поэтов, и в ту или иную минуту жизни оно появляется у большинства людей. И когда оно появляется, человек часто склонен задавать себе вопрос: "Верую я или нет?" Но такого ощущения еще недостаточно, чтобы, воодушевившись, схватить агностика за пуговицу и переубедить его разумными аргументами.

Безусловно, взгляд на вселенную как на исправно действующую машину столь же устарел, как и представление о том, что земля — плоская. Наличие в строении вселенной Б-жьего замысла

393

нельзя доказать логически. В новой экзисте листской философии подвизаются как мыслит ли глубоко верующие, так и завзятые атеие Возникла новая — интересная и крайне неустой вая ситуация. Смущенный разум кричит: "Ни¹ полностью не истинно, и все дозволено!" И, ц моему, если чей-то крик возвышается над раз: голосицей яростных споров, то этот крик ис: дит из университетских рощ.

И под словом "все" действительно подразум» ваетея "все". Вы получите высочайшее интелле туальное дозволение даже веровать в Б-га Мот ева — при условии, что ваша вера обусловле! "экзистенциальным выбором", а не является го лишь эхом наивных суеверий вашего дедушки! Точно так же платье, которое выглядит, как тье моей бабушки, сшитое в 1925 году, м быть либо старой ветошью, найденной на чердаке^ либо последним криком моды. Все зависит о* подробностей стиля.

Б-г Моисеев

Сейчас Б-г Моисеев, каким его представляли' себе наши предки, стал очень напоминать совре» менного Б-га природы — единую созидающую и объединяющую силу, — с одной только разницей' Моисей говорил, что мир был сотворен не слепым, все перемалывающим компьютером, НО мыслящим Творцом, который питает интерес й людям, любит их и в моменты откровения выска-

394

зывает свою волю по поводу дел людских. Это — не формальный спор; это ~ учение. Те, кто следуют за Моисеем, — иудеи, мусульмане, христиане — верят, что Создатель открыл Моисею истину на благо людей.

Каждому, кто прожил на свете лет двадцать, отлично известно, какие обвинения выдвигаются против Б-га Моисеева. Эти обвинения навеки обобщены в Книге Иова, которая, впрочем, не дала на них ответа. Земля вращается во всей своей красе и сообразно непреложному закону; Орион —" величественное зрелище; лошадь — чудо созидательного мастерства. Однако умирают невинные дети, в мире полно стихийных и случайных (на первый взгляд) бедствий, и страдает праведный Иов. Чтобы быть твердым в своей вере, еврею нужно впитать в себя не только Моисея, но и Иова. Вольтер и все великие рационалисты взяли Иова на вооружение, чтобы сокрушить теологию, которая стала тюрьмой для любознательного разума. Но вот средневековая теология повержена — а учение Моисея живет. Вы можете не соглашаться с онтологическими доводами; вам кажется неубедительной мысль Рамбама о том, что зла в мире попросту нет. Но Тора существовала до Рамбама и пережила его.

Пределы познанию

Давайте обдумаем точку зрения Вольтера, согласно которой человечество столь немногочис-

395

! ШИП¹

У

ленно и столь незаметно в оескрайней тьме п странства и времени, и столь недолго су ждет ему копошиться на поверхности нашего кроше' ного земного шарика, что просто смешно бы бы думать, будто Б-гу есть какое-то дело до л дей. В основе этого образного довода ле сравнение объемов. Но если вы подумаете о то: что объемы имеют значение лишь для нас, но для Б-га — ибо имей они для него значение, был бы всего лишь весьма объемистым суще вом, но отнюдь не вселенской силой, — то вольтеровского аргумента ничего не останет Конечно, мы недолговечны, и мир наш — крош ный. Но для Б-га, если он существует, звез, Альфа Орион ничуть не больше.

"Все создал Он хорошо и своевременно, говорит Екклесиаст, — и дал им /постичь/ м; в их сердцах, однако не может человек постичЁ?р творимое Б-гом с начала и до конца". То, что ЛЮ& ди сейчас смотрят в телескопы и в микроскопы^] подтверждает эту мысль.

После того как в течение трех веков лю, кружила голову свобода, дарованная Копер: ком, наука вдруг снова замкнула нас в "птоломейг еву темницу" — правда, более просторную, чеиГ* раньше, — и на этот раз выбросила прочь ключик Нам отсюда уже не выбраться. Мы знаем теперь, как наша сферическая темница выглядит: это— не догадки и гипотезы, а установленный факт, И->| любой человек с высшим образованием, еслЯ:] только он правильно возьмется за дело, сможет*^ объяснить все это на двух страницах. Мы живем '

396

внутри небольшой кристаллической сферы. Радиус сферы ограничен скоростью света; а ведь она — всего лишь черепаший шаг применительно к тем расстояниям, которые нужно прошагать. Но тем не менее скорость света есть наивысшая возможная скорость: а помножьте-ка ее на срок человеческой жизни. Колумбовы путешествия на ракетах могут в конце концов помочь нам достичь ближайших звезд. Эти звезды — конец пути, прозрачная граница небес. А за ней, дальше, сфера за сферой, простираются угодья, тянущиеся на сотни миллионов световых лет.

Что там находится? Бесконечность, нагромождение случайностей, "природа" или Б-г Моисеев? Выбирайте сами. Вход свободный, и игра никогда не кончится.

Но непреступимые границы лежат не только за пределами нашего закрытого, круглого, хрустального неба. Такие же границы — повсюду вокруг нас. Их более чем достаточно даже в стакане воды — столько, что по сравнению с ним само мироздание может показаться детской игрушкой. Ученые говорят, что точность измерения не бесконечна: какая-то мелкая мера становится пределом, дальше которого точное измерение перестает существовать как возможный научный факт. Однако ведь и за этим пределом действуют какие-то силы, происходят какие-то процессы, совершаются какие-то перемены, о которых мы можем только догадываться. В своей множественности они подпадают под некие усреднения, которые мы называем законами. Но неумолимые

397

I

Ш1

удары наблюдаемых причин и следствий по мере продвижения все дальше и дальше теряют свое значение и остаются в памяти лишь как интерес-ные, но ненужные подробности истории прошло, го века, вроде решений правительства президента; Гранта.                                                                      1

И над всем нависает тайна вида. Дарвин показал, каким образом виды изменяются и приспосв*й бливаются. Но как возникает сам вид — в мер>| вой и в живой материи, — мы сказать не можем*! А наиболее неразрешимая, наиболее всеобъемлю»! щая загадка — это причина неизменности видов.⁵ "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над Г дною...". Именно этого и следовало бы ожидат если бы законом мира было стечение случайк" обстоятельств. Что же произошло?

Парадокс существования никем не разреше Примите одну часть парадокса — и вы придете догматам о природе как о сплетении случайнс тей. Примите другую систему — и (если вы " рей) в конце пути вас будет, возможно, жд Законодатель. Он встретит вас с улыбкой и оби мет, как обнял бы мой дед.

— Где ты так задержался? — спросит он. И вы сядете и начнете вместе изучать Тору.

"Это Б-г мой"

Но вы можете возразить:

— Будьте добры, оставьте меня в покое. Вам! нравится манипулировать словами и читать книмс- ™

ки, и это довело вас до того, что вы решили жить по Закону Моисееву. Что ж, на здоровье! Но я — человек занятой. Я как раз собираюсь переезжать в свой новый дом. Это очень красивый дом, но он влетел мне в копеечку, я по уши в долгах, и мне теперь придется больше работать. У меня растут сыновья и дочери, и я их очень люблю, хотя они, по-моему, немного глуповаты. Я бы непрочь дать им кое-какие познания в иудаизме, но я также непрочь дать им еще много, много всего, о чем, увы, не может быть и речи. Я, в общем, довольно счастлив, я доволен тем, что имею, я живу полной жизнью. Так что вы идите себе подобру-поздорову своей дорогой, а я пойду своей. Разумно?

Разумно. Еще одно слово, и я закончу свою

книгу.

В нацистских лагерях смерти еврейские врачи, издатели, бизнесмены, музыканты, писатели, артисты — цвет немецкого еврейства — начинали вдруг читать Танах или даже изучать иврит. Почему? Они хотели, прежде чем на них опустится тьма, понять, кто они такие и почему им суждено погибнуть.

В тех Соединенных Штатах, в которых мы живем, не будет лагерей смерти. Конечно, история — это фантасмагория, и мало ли что может случиться! Однако прежде чем в Белом Доме воссядет какой-то новый Гитлер, придется уничтожить нашу нынешнюю цивилизацию. В Америке евреям грозит уничтожение совсем другого рода. Это — угроза приятно исчезнуть, уехав

398

399

вдаль по широкой современной автостраде рулем мощного, длинного автомобиля, в ко¹ ром на заднем сиденье лежат клюшки для гол фа. "Мистер Абрамсон ушел из дому утром, шц но позавтракав, в полном здравии и хорош* настроении, и с тех пор его никто не видел. Ухо| он сказал, что сыграет партию в гольф, а пот** поедет к себе в контору". Разумеется, мис Абрамсон не умрет. Когда рассется амнезия, станет мистером Адамсоном, и к нему приед^ жена и дети, и все будет в порядке. Но еврейс!*** вопрос в Соединенных Штатах будет решен.

Если бы так случилось — а я ни на минуту ! верю, что так случится, — то было бы подобн! решение по нутру всем американским евреяи! И хотят ли Соединенные Штаты, чтобы в ни исчезло колено Авраамово?

Гитлер был уникумом. Его попытка жить евреев не была случайностью, не была безумной выходкой маньяка. Нет, это был вен его деятельности. Гитлер сам смотрел на се как на апостола, призванного претворить в жиз теорию пророка Фридриха Ницше, провозглаа шего: "Б-г мертв!" Ницше еще в прошлом ве^ отично понимал, к чему должны привести ег идеи. Он предсказал — и в своем сознании п жил — ужасы нашего века. Может быть, име то, что он первым их увидел, свело его с у» Сейчас мы привыкли воспринимать такие веь без особых эмоций: узнав о них, мы продолжав преспокойно заниматься своими делами. То ^г шение проблем, которое предвидел Ницше, бь

захватывающим и диким, как его безумные видения. Он провозгласил, что "смерть" еврейского Б-га (и, следовательно, христианства тоже) будет необходимым шагом, который должно сделать человечество, дабы достичь высшего существования — когда власть возьмет в свои руки сверхчеловек, не знающий Б-га. Ницше хотел под корень подрубить то, что он считал обреченным обществом и обреченной нравственностью. И он проделал эффектную и страшную работу.

Он проделал ее пером. А Гитлер претворил ницшеанские идеи в действия. Безумный политический дух, поднявшее бурю ничтожество, Гитлер двинулся по тропе, которую ему указал Ницше, — двинулся, пародируя и проституируя его идеи, топя их в крови, но следуя их общим контурам, подобно тому как тайфун следует контурам кривых атмосферного давления, нанесенным на барометрическую карту. Погибло шесть миллионов евреев. Такова была дань нигилизма своей собственной картине еврейского Б-га. В течение всей человеческой истории чудесное выживание евреев воспринималось как свидетельство того, что есть Б-г во вселенной. Если Б-га нет, то это можно доказать лишь одним способом: убить всех евреев — и тем запечатлеть в сердцах людей смерть еврейского Б-га. Это была логика безумия; но с его, Гитлера, позиций, трудно было бы найти более рациональный аргумент.

Гитлер исчез, оставив позади себя развалины, могилы, разрушенные крематории и обезумевших людей. Как он был крутящимся вихрем, так

400

401